Носов Евгений Валентинович - Во Субботу, День Ненастный
Евгений Иванович Носов
Во субботу, день ненастный...
1
Однообразно-серое небо недвижно висело над аэродромом. С осенней ленцой
крапал нудный, обложной дождишко.
Сеялся он с ночи, и взлетное поле, ровное и пустое с одинокой, наспех
сколоченной диспетчерской будкой посередине, побурело и потерялось краями за
сизой моросью. Лишь с одной стороны к нему подступали призрачные очертания
старых деревьев, казавшихся особенно высокими в тумане, за которыми еще
более смутно угадывались окраинные постройки районного центра.
Райцентром здесь именовалось большое село, разделенное пополам
худосочной речушкой Варакушей. Речка привередливо петляла и рылась в хлябной
низине, заросшей камышами, лозой и красностволым дурманным дудником. По
весне она затопляла все это от склона до склона, так что избы, отбежав на
сухие взлобки и растянувшись по ним двумя бесконечными улицами, гляделись
друг на друга через камышовую чащобу с почтительного расстояния. Ближе к
центру села Варакуша была подпружена глиняной дамбой, разлилась широкой
стоячей водой, и на этой воде весь день гомонили, полоскались и смертно
дрались стая на стаю зажиревшие осенние гуси. По утрам они слетались сюда
прямо из калиток окрестных дворов, а днем - с суходольной озими, что
зеленела по буграм за домами. Перед тем как опуститься на воду, они
старались как можно дольше протянуть, продержаться в небе. Тяжело и трудно
махая крыльями, заполошно кегекая, удивляясь самим себе, что так высоко
летят, они проносились над дворами, над торговой площадью возле заколоченной
церкви, по сторонам которой толпились скобяные и книжные магазинчики,
парикмахерская и новая кирпичная чайная, потом, спускаясь все ниже, летели
над школьным двором и садом, откуда в них швыряли яблоками и кепками, и под
конец, потеряв строй и высоту, беспорядочно ломились к воде сквозь береговой
ракитник. Гусиный ликующий гам проникал даже в кабинет предрика, куда я
заходил по делам своей командировки.
- Вот черт,- говорил он, прикрывая форточку,- когда насыпали плотину,
думали устроить озеро Рицу, с беседками и крашеными лодками. Беседки и лодки
поразломали в один год, но зато гусей поразвели превеликое множество. Жизнь,
так сказать, дала поправку.
Даже отсюда, с аэродрома, было слышно, как гоготали стаи где-то за
дождем, за туманной хлябью.
Часов в восемь утра, когда я добрался до диспетчерской будки, возле нее
уже собралось человек пять пассажиров. На чемодане, укрывшись офицерской
накидкой, так что были видны одни только начищенные сапоги и белые резиновые
ботики, сидели, шушукались военный с женой, а может и не с женой... У
дощатой стенки прятались от дождя две девчонки - обе в высоких прическах,
прикрытых прозрачными полиэтиленовыми накидками, о которые с сухим треском
разбивались крупные капли, копившиеся на карнизе. Красными нахолодавшими
руками девчата бросали в округленные бубликом рты подсолнечные семечки и с
вороватым любопытством прислушивались к шушуканью под палаткой. Топтался еще
какой-то пожилой и сумрачный гражданин с портфелем, в очках, зеленой
обвислой шляпе и тяжелом драповом пальто - должно быть, наезжий ревизор.
Потом подошли еще двое - грузная, закутанная бахромчатой шалью бабка и
женщина моложе, тоже полная, но крепкая и рослая, в васильковом шелковом
плаще. Та, что помоложе, несла на изгибе руки большую, обшитую мешком
одноручную корзину. Она поставила ношу у кассового окошечка, загороженного
фанеркой, усадила на корзину запыхавшуюся бабку и, сама переводя дых
